Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов - Страница 49

Я думал, думал… В чем моя правда? Когда-то у меня был бог — тот недоступный, библейский, была вера в него, которая требовала, чтобы я был лучше. Мистер Глен однажды разрушил и моего бога и мою веру. Он заставил меня поверить в то, что было его верой, и теперь мы с ним служим Америке — я дал присягу.

Мистер Глен говорил, что Америка — сама справедливость, сама свобода, само могущество и она хочет спасти человечество от опасности коммунизма. Но тогда моим врагом номер один является Пал Самсоныч? Мой бригадир Алексей? Они — коммунисты, и я обязан с ними бороться. И для этого меня обучили стрельбе из любого положения.

Тут я вспомнил про яд и точно на стену наткнулся. Стою на перекрестке, меня толкают прохожие, а я двинуться с места не могу. Перед глазами разъяренное лицо мистера Глена, в ушах искаженный злостью его голос: "Я создал тебя из дерьма и в одну минуту могу превратить снова в дерьмо!.."

Я должен быть благодарен своей памяти за то, что она из своих тайников выбросила именно это воспоминание. Нет, нет, тогда я еще ничего не решил, я еще не отрекался от своей присяги, но я уже твердо знал, что никакая сила не заставит меня стрелять в Пал Самсоныча, в тех людей, которые меня здесь окружают.

5

Кажется, французы говорят, что первое сомнение — это первый шаг или к правде, или к еще большей лжи. Куда я делал этот свой первый шаг, я тогда еще не сознавал.

Вот уже две недели я выполнял сменную норму наравне со всеми, а два раза у меня были лучшие в бригаде показатели. Я видел, что ребята радуются моим успехам.

Никогда не забуду, как после смены, когда у меня впервые оказалась лучшая в бригаде выработка, всегда мрачноватый Кирилл вдруг сорвал с головы замасленную кепочку, швырнул ее на пол и крикнул:

— Ребята, среди нас человек рождается!

Жизнь учит каждого человека. Меня — тоже. Рассказать об этом означало бы поведать о каждом дне моей жизни, а такому рассказу не было бы конца.

Я хитрил с самим собой и все откладывал и откладывал отправку открытки. "Я напишу, — уговаривал я себя, — когда действительно крепко встану на ноги". Последним сроком я назначил день получения советского паспорта. Конечно же, именно это и явится самым бесспорным свидетельством моего глубокого и прочного внедрения в советскую жизнь.

И вот этот день наступил. В милицию со мной пошел Алексей. Не меньше часа мы просидели с ним в сумрачном коридоре перед дверью с дощечкой: "Нач. паспортного отдела". Я заметил, что работники милиции с любопытством посматривали на меня, и волновался все больше. Мне уже казалось, будто что-то произошло и паспорт мне не дадут.

Наконец нас пригласили в комнату, где за столом сидел рыжеволосый офицер, а сбоку на диване — мужчина в штатском. Поздоровавшись, офицер предложил нам сесть и протянул мне серую книжку.

— Это ваш паспорт, товарищ Коробцов. Прошу проверить, правильно ли он заполнен.

Я смотрел в паспорт и от волнения не мог ничего прочитать.

— Очевидно, правильно, — пробормотал я.

— "Очевидно" — не то слово, — улыбнулся офицер. — Прошу вас внимательно прочитать все записи.

Я сделал над собой усилие и начал читать. Все было правильно, и я уже хотел положить паспорт в карман.

— Не торопитесь, товарищ Коробцов, — сказал офицер. — Теперь ваш паспорт должны подписать мы. — И он обратился к штатскому: — Проведите товарищей в ленинскую комнату.

В комнате вокруг длинного, накрытого красным сукном стола восседала наша бригада в полном составе. Ребята подмигивали мне, делали ободряющие знаки.

Начальник паспортного стола встал:

— Сегодня мы вручаем советский паспорт товарищу Коробцову Юрию Павловичу, который долго не по своей вине отсутствовал на родной земле, а теперь вернулся и стал полноправным ее гражданином. Прошу вас, товарищ Коробцов…

Мне нужно было подойти к столу, но ноги меня не слушались и сердце бешено колотилось.

— Поздравляю вас, товарищ Коробцов Юрий Павлович, с получением паспорта гражданина СССР, — сказал начальник, направляясь ко мне.

Я сделал шаг ему навстречу и взял паспорт. Он пожал мне руку. В это время всех ослепил мгновенный яркий свет — кто-то фотографировал.

Ко мне подошла Соня с букетом цветов.

— Юра, это тебе от всей бригады в твой торжественный день! — Она схватила меня за шею, притянула к себе и поцеловала. — Это тоже от всей бригады! — И снова блеснул свет.

Я растерялся.

— Может, вы хотите что-нибудь сказать? — спросил офицер.

— Спасибо… — еле слышно сказал я.

— Я из газеты, — сказал парень с фотоаппаратом. — Можно с вами побеседовать? Скажите, что вы сейчас чувствуете, какие у вас мысли?

Я молчал. А вокруг стояли ребята, и я видел, что им очень хочется, чтобы я сказал что-нибудь. А я не мог. И тогда вместо меня сказал Алексей:

— Ясно, что он может сейчас чувствовать. Гордость и радость. Я так понимаю. Верно, Юра?

Я кивнул. Представитель газеты обратился к Алексею:

— А как он работает?

— Хорошо работает.

В воскресенье, когда мы утром, по привычке, еще валялись в кроватях, в нашу комнату ворвалась Соня.

— Чудаки! Они еще спят в то время, как весь народ читает про нас! — кричала она, размахивая газетой. — Даю на одевание пять минут.

Мы оделись в одну минуту и потом, сгрудившись у стола, читали газету. На первой странице фото — я получаю паспорт из рук офицера. Вид у меня нелепый: глаза вытаращены, верхняя губа прикушена. Над фото — заголовок: "Он вернулся на родную землю", а в скобках: "Читайте на второй странице репортаж о вручении советского паспорта Ю. П. Коробцову".