Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов - Страница 33

Корреспонденты начали задавать вопросы.

— Что вы можете сообщить об антифестивальной деятельности в Западном Берлине? — спросил вихрастый паренек по-русски и сказал, что он корреспондент московского радио.

Русский оттуда! Из России! Я смотрел на него во все глаза и очень волновался, ведь моя главная задача — заводить знакомство с русскими оттуда.

— Нам все известно об этой деятельности, — ответил француз, назвал несколько антифестивальных групп и рассказал, чем каждая из них занимается.

Я видел, как на мгновение окаменело лицо мистера Глена.

— Самое печальное в том, — продолжал француз, — что во всех этих провокациях против дела мира и дружбы молодежи чувствуется щедрая рука уважаемого государства, и это, между прочим, не делает ему чести.

— Назовите государство! — крикнул кто-то из зала.

Француз улыбнулся:

— Это, конечно, секрет полишинеля. Речь идет о Соединенных Штатах Америки.

И вдруг встал мистер Глен.

— Я корреспондент американской газеты "Балтимор-сан", — сказал он. — Да, мы не признаем ваш фестиваль. Но я хотел бы услышать факты, подтверждающие ваши обвинения по адресу Америки.

— Даже если я вам сообщу эти факты, — сказал француз, внимательно глядя на мистера Глена, — вряд ли вы их признаете за достоверные и тем более вряд ли опубликуете. Но если вы действительно хотите получить сведения, зайдите в квартиру номер семнадцать дома девяносто восемь, угол Курфюрстердамм и Гекторштрассе — там вам могут сообщить целую кучу фактов.

— Спасибо. Я сегодня же воспользуюсь этим адресом, — совершенно спокойно сказал мистер Глен и сел.

Я ничего не понимал — ведь француз сообщил точный адрес нашей секретной квартиры. Но мистер Глен был абсолютно спокоен.

В тот же день мы покинули квартиру. Радист перебрался на западную окраину Берлина. Мистер Глен сменил даже автомобиль.

Ночью из Франкфурта примчался мистер Берч. Я целый час просидел на телефоне, вызывая на срочное совещание представителей нашего ведомства, действующих в различных антифестивальных организациях.

Что было на совещании, я не знаю. Мне было приказано сделать подробную запись пресс-конференции.

Утром мистер Глен сказал мне, что с сегодняшнего дня я должен поселиться отдельно, в гостинице вблизи зональной границы. Большую часть времени я буду проводить в Восточном Берлине — наблюдать за подготовкой фестиваля, и, главное, я должен во что бы то ни стало сблизиться с русским корреспондентом московского радио. В разговоре с ним я должен ругать американцев и их политику в Германии и проявлять интерес к достижениям Советского Союза и к его международной политике.

На другой день в четырнадцать часов мы снова в Прессхаузе. Я сел неподалеку от русского корреспондента и внимательно его разглядывал. Ему лет двадцать пять, не больше. Лобастый, с густой волнистой шевелюрой. Живые карие глаза. Одет небрежно — в мятой клетчатой рубашке. Держит в руках большой толстый блокнот и все время записывает…

Тот же француз открыл пресс-конференцию. В дальнем углу зала поднялся мистер Глен.

— Я хочу сделать сообщение! — громко объявил он.

Все повернулись в его сторону и зашумели, видимо вспомнив вчерашний эпизод.

— Я вчера ездил по указанному вами адресу, — продолжал мистер Глен. — Там пустая квартира. Между прочим, сдается, и недорого. И поскольку я ее не снял, можете воспользоваться ею.

Журналисты засмеялись. Многие аплодировали. Француз смеялся вместе со всеми, а потом, обращаясь к мистеру Глену, сказал:

— Не принимайте, ради бога, на свой счет. Очевидно, вчера здесь, на пресс-конференции, были не только журналисты, но и лица, заинтересованные в делах той конторы. Я постараюсь в самый ближайший срок сообщить вам новый адрес конторы.

— Спасибо, — иронически поблагодарил мистер Глен. — Но я не собираюсь превращаться в маклера по продаже свободных квартир.

В зале снова раздался смех и аплодисменты.

Кто-то спросил, как руководство берлинского фестиваля относится к фестивалю, который будет у горы Лорелей.

— Эта затея обречена на провал, — ответил француз. — Организаторы того фестиваля забыли, что Лорелей — имя сирены, которая своим сладким голосом зазывала моряков, и они гибли в водах Рейна. Так что мы с любопытством наблюдаем, кто поверит сладкому голосу современной сирены.

Журналисты снова смеялись…

После пресс-конференции я пошел в бар и сел за столик вместе с русским. Он что-то писал. Я тоже положил перед собой блокнот и с деловым видом перелистывал его страницы. Но волновался я отчаянно.

— Коллега? — обратился ко мне русский.

Я кивнул.

— Откуда? Какая газета? — спросил он на плохом немецком языке.

Я сказал, что представляю франкфуртскую газету социал-демократической молодежи. И, в свою очередь, спросил:

— Ведь это вы вчера задавали вопрос о конторе? Вы говорили по-русски?

— Да, я из Москвы, из радио, — ответил парень.

— Тогда давайте говорить по-русски, нам обоим будет легче, — сказал я по-русски. — И будем знакомы — Штаммер.

— Поляков, — как-то автоматически ответил он, смотря на меня удивленно. — Как вы хорошо говорите по-русски!

— Неудивительно, я — русский.

— Перемещенный?

— Нет, — улыбнулся я. — Мои предки покинули родину в революцию.

— Но вы, кажется, сказали, что ваша фамилия Штаммер?

— Да. Мой отец немец. А мать — русская. И я не мог руководить ею, когда она выбирала себе мужа.

— Что верно, то верно, — засмеялся Поляков и спросил: — Что же это вы, юные социал-демократы, не поддерживаете фестиваль? Я имею в виду не простых ребят, а ваше руководство.